Журнал Пролог

Стихи.ру

Термитник поэзии

Живой Журнал

Юготерапия

юготерапия

опять влекут ветра и снов стихии
в края, где с темным морем визави
примерю к мыслям юготерапию –
настой для строгой северо-любви.

там небеса, слизнув многоязыко
и пламенно кристалл соленый с век,
сплетут цветное солнечное лыко
в двойняшек-радуг вывернутый свет

и – мне на счастье. вот мои ладони,
сжимающие тайнопись судьбы,
куда приливы пенные уронят
свои уста, и волосы, и лбы...

а дальше – мне в ракушечные уши
бездонной влаги выпадет шептать
о той беде, что в здешних кущах глуше
в моем предсердье смеет трепыхать.

мой лекарь юг, какое наважденье
чадит тебя с приездом чьих-то вьюг,
чтоб ты с таким отчаяньем и рвеньем
выхаживал измученность мою?

и этот зной, и зодчество немое
седых хребтов, отточенных вершин –
все проливает музыку покоя
в моей души иссушенный кувшин.

ужели я в навечном проживанье
средь этих скал смогла бы потерять
самой себя – усталой – очертанья
и робости предписанную стать?

да нет же! робость? с робостью якшаться?
такие вены ей не отравить.
всего-то лишь притвор у сердца шаток,
податлив под ласкательность и прыть

умелых рук...умелый юг и милый,
врачу-тебе моя вся нагота.
я ускользанью выучусь у мидий,
из жадных рук – верчением хвоста!

что я люблю – никто понять не сможет,
и что умею, как никто другой...
и лишь рассвет кровавость будет множить
над горизонтом огненной дугой.


сплетенное

как спицы заколдовывают нитку,
характер обращая в благодать,
так нянька - я лелею маргаритки,
так в косу я цветы люблю сплетать...

а помнишь, так же ловко и задорно
касались пальцы волн твоих волос?
смеялся май и пели улиц горны,
и ветер-плут срывался под откос.

нам счастье шло. в ту пору было в моде –
сплетенье нежных пальцев в узелки.
и мы плели – при всем честном народе,
и были осиянны и легки.

святую чушь и смех речей счастливых
скрепляло солнце теплой похвалой –
печатью карамельного отлива
и чмокало в ложбинку над губой

тебя, немного сонного. и это
меня смешило – к солнцу ревновать!
из пены дней проклевывалось лето,
и ситцевых лугов качалась гладь...

и ягодами спелых поцелуев
я осыпала дрожь твоих ключиц...
никто, увы, навек неоколдуем,
лишь только нитка в тонкой стали спиц.


в летнем кафе

жара – румяная креолка
дурманит город-кабальеро.
пью чай со льдом в кафе у сквера
и проливаю на футболку.

в тени мохнатой юной ивы
прохладно. Тонко тянет морем.
и многорукой иве вторит
из кадки папоротник-шива,

роняя тень на белый столик,
щекочет зубьями запястье.
на блюдце, будто в центре party,
кислотно ярок лайма нолик.

густой подшерсток тополиный
назойлив. ветер звуки носит...
слегка заморенные осы
папирус крыл вжимают в спины.

в углу уснул косматый ребе,
уставший звать официанта.
сквозняк крадется на пуантах.
глазуньей лакомится небо...


июньская вода

а лето расклеилось мокрой картонкой:
слепые цветы умирают в бутонах,
ветрила ерошит загривок болонке
и тянет газеты из рук почтальона...

гляжу из окна на простуженный город -
вся улица в зонтиков пестрой ветрянке,
и брызжет июнь пешеходам за ворот
осколки постылой с дождем перебранки.

в цветочном киоске скучают пионы
по чьим-то рукам, по теплу и уюту.
а мимо – калоши, зонты, капюшоны...
и серая скука, как парус, раздута.

и, кажется, ветер назло и нарочно
уводит отсюда хорошие вести
тропой горизонта, пылающей строчкой,
и громко трубит в водосточные жести.

а я лепестки пришиваю к косынке,
как будто венчаю себя с непогодой.
и шалое сердце горячим суглинком
вбирает отчаянья стылую воду...


набросок всхлипа

любовь – обманчивая призма.
и вот в сердцах, полуслепая,
с немалой долей мазохизма
я в каждой женщине гадаю
твое волнение ночное,
твою предутреннюю негу,
твою заласканную хлою,
твоё раздвоенное эго.
клещом высасывает горе
всю душу, жадно, оголтело.
и обнаруживает тело
себя в плеяде бутафорий.
но промолчу. но не откроюсь.
зайдусь стихами, как в припадке.
твоя беспомощная троя
не по зубам моей лошадке...


о нем

так войлочно и сыро в поднебесье...
четвертое июля. лето бредит.
разлуку и невыплаканность взвесив,
как горсточку зелено-желтой меди,
я все равно звонком не удостою
его смешное розовое ушко....
опять дожди у лета на постое –
упрямо тараторят в погремушки.
о нем - ни мысли! лучше уж о юге,
где сплошь – архитектура кипарисов,
а в воздухе – немыслимые фуги
заводит ветер, весел и неистов.
быть может, волн невидимые руки
окажутся целительней и проще
любой профилактической разлуки...
а дождь неуправляем и заносчив.
о нем – ни-ни... в саду повисла полночь.
акации, наплакавшись, уснули.
но только им огромный мир наполнен,
бездонно – от июля до июля...


неожиданное


а сердце каменеет с каждым шагом,
впечатанным в бесчувственную гору,
где выглядит малейшая коряга
усищем непокорным сальвадора.
на высоте, плечом к плечу с закатом –
смелеет дух и смазаны печали,
и тонкий нерв свободою подлатан,
и боль вот-вот от пропасти отчалит
да облачком покатится по ветру…
парит орел. (не соврала монетка.)
и эдельвейс опутывает щедро
виски неосязаемою сеткой.
я каменею, впрочем – оживаю
и, как гора, накапливаю силу.
рассеяна веков и мигов стая,
где я боялась, бредила, любила...

p.s.
мой славный друг, ходок камней московских,
ты прав в своей статистике всецело:
когда любовь нашлёпает подковки –
становится весомым только тело!


теперь и я...

в разводах взбеленившейся гуаши
я чувствую утечку важных линий
моей судьбы, неспешной и домашней,
и тихой, как садовый первый иней...
и здесь бумага терпит. что бумаге?
ее не раз марали руки нервно –
рабы тщеславной, проигрышной тяги
лепить из пустоты одни шедевры.
грешна и я, сгущаю всуе краски.
а небо провисает аксельбантом
над городом из летнего атласа
и смогом серебрит его по канту.
но мне не небо, мне его подкорка
неведома, чем крайне любопытна.
когда-то быт, очаг, порядок торкал,
теперь и я отхаркиваю бытом.
теперь и я глубокими ночами
зрачков не отрываю от кошмаров.
рисунки, краски, нитки, оригами –
все суррогат, все лишь оттенок дара.
да есть ли он? согнулся знак вопроса
ехидным троллем, ложью подпоясан.
а в мудром небе, тихом и белесом
мелькнула тень парящего пегаса...


купалье

как жар и рыхлость пряных булок –
из теста вечер состоял,
где свет густым белком свернулся
в неяркой лампочки овал,

куда искристую корицу
роняла бабочка с крыла...
и чернобурою лисицей
вкруг шеи полночь обвила,

когда, озябшая, стояла
я на дощатости крыльца
и глаз кофейный напрягала
о реку сонного свинца.

река ж текла неспешным ходом,
смывая старый день на нет.
а лес дремал и верил твердо
в грядущий ультрафиолет.

и эта лиственная вера
несла блаженство и покой.
и рукавом звездисто-серым
манила ночь на шабаш свой.

еще б чуть-чуть, еще б немного
дурмана хвои, зова сов
и я б пустилась босоного
кружиться в шорохах лесов.

и утро звало б светом зычным
меня, несущую в руках
(где языка лишь я язычник)
созвучья папороть-цветка.


песочное

алеет речки тетива,
стоит на цыпочках трава,
и незабудками едва
забрызган шелестящий берег.
песочный дом - на берегу,
где я секреты берегу.
там рыжий август – ни гу-гу –
молчит за ивовой портьерой.

зевает солнцем новый день,
и фиолетовая лень,
как разварившийся пельмень,
к песку нехоженому липнет.
а август в маленьком дому
труслив и, судя по всему,
не открываясь никому,
себе же кажется улиткой.

но зорким золотом горят
глаза мальчишки-сентября.
теперь водить - его пора,
ему ль не знать все эти прятки?
возьмет ведро, зальет дождем
тот странный сыплющийся дом,
а там под ивовым листом –
смешные августовы пятки...

такая грустная игра:
не повторяется вчера,
и лишь одно – пора, пора! –
звучит щелчком минутной стрелки.
но август, в том своем краю,
где нескончаем пряный юг,
не забывай игру мою -
в песочном доме посиделки...



деревенская зарисовка

как неподдельно обожание мое
среды березовой, бревенчато-фольклорной.
люблю кукушку за красивое вранье,
а соловья - за расточительное горло...

среди кирпично возвышающихся дач,
где каждый угол чем-то еврофарширован,
так бесприютен и растерян черный грач,
так неестественен гундосый вопль коровы.

но здесь в налаженном режиме петухов
струится жизнь вполне размеренно и мудро.
и, часовых не признавая поясов,
лишь петухам послушно розовое утро.

и городская я до самой до кости,
сменив джинсу на нежный ситец сарафана,
тебе, усталому, росу несу в горсти
приветом утренним с ромашкового стана.


накануне сентября

крадется вечер чайными террасами
на пальчиках. отчаявшийся тать...
и смотрит лето грустно и опасливо,
боясь в рулетку солнцу проиграть.
по скверам – ботаническая ярмарка,
щебечущий раздрай – по проводам.
то тут, то там – мелодии гитарные,
и юность загорелая, и гам.
еще до сентября - неделя с хвостиком,
еще до перемен совсем чуть-чуть.
но я с упрямым сердцем диагностика
себе самой прописываю грусть.
вот это блажь! но разве виновата я,
что призрак грусти близок и не нов?
а скоро мне каштаны распечатывать
осенних рифм и северных стихов.
еще до листопада... в платье шелковом
иду по теплой пыльной мостовой.
и бредит сквер еще зеленым шепотом,
и липнет тень фигуркой голубой...