|
* * *
вы слышали? вы видели?
вчера, примерно в полночь
стал август вдруг невидимым,
закрылся на щеколду
из времени, тяжелую...
и тишину оставил.
лишь за окошком желуди –
тук-тук – касались ставен.
затея, право, странная –
тоску дождями мерить.
ну, осень! ну, нежданная!
ну, с привкусом потери!
а впрочем, что нежданного?
дождей сырые ноты
давным-давно разгаданы
и вписаны в блокноты,
как даты первой мороси
и первой холодрыги.
и все же запах осени,
как запах новой книги,
маняще свеж!..
* * *
настроенье в стиле ретро –
у погоды нынче слоган.
семь недель в кашне из ветра
лето бродит босоного.
сонно ходит-колобродит
по квадратам подворотен.
беспризорность просто в моде
да расхлябанность в почете.
давит город смогом серым,
а дожди грозят потопом.
вот бы вдариться в аферу –
автостопом по европам.
стать свободной, будто птица,
и исполненной отваги.
посмотреть марсель и ниццу,
а, быть может, копенгаген.
шум морей впечатать в память
настоящей, вечной визой
в край, где берег с кораблями
на прозрачный бриз нанизан.
где утесы кверху носом,
горделивые, кемарят.
где рыбак простоволосый
хлещет херес в тихом баре.
ехать в даль, что тайной манит.
и с шофером незнакомым
говорить за жизнь часами
о свободе и... о доме.
короткая зарисовка на тему рыбалки
чудесный день. рыбалка. пруд.
в воде мальков игривых блестки.
и пулями то там, то тут
сигают звонкие стрекозки.
вода прозрачна. на крючок
червя нанизываю ловко.
сверлю глазами поплавок
и жду какой-нибудь поклевки.
но все спокойно. и азарт
на солнцепеке тихо тает.
а в камышах зеркальный карп
за мной с улыбкой наблюдает.
он мудр, как местный управдом.
не поддаваясь на уловки,
он крутит скользким плавником
у жабры и, прельщаясь дном,
плывет из этой зарисовки.
утро
дрожало одно из тех сказочных утр,
когда рядом с солнечным шаром
дождишко ронял на цветы перламутр
и смешивал с теплым нектаром.
но я обнаружила слаще нектар
в двух дюймах от собственной мочки –
любимого губы неистовый жар
роняли, как меда комочки.
роняли и брали обратно вдвойне
почти с задурманенной кровью.
как в коконе что-то рвалось в простыне –
любовь наслаждалась любовью.
а через раскрытое настежь окно
сирени душистые лапы
плеснули свое дождевое вино,
лозою стекло расцарапав.
и миг вдруг разбился на звуки и сны,
на сотни мельчайших движений.
еще один вздох... и в бессилии мы
распались на разные тени.
дождь
первый дождь апрельских жалоб
разбудил сегодня вербы.
контрабасу подражал он,
самый гулкий, самый первый.
капли бусинами били,
словно яблоками, в окна,
и расплывчатыми были
неба светлые волокна.
и смеялись дети громко,
по колено стоя в луже.
и лучей цветных соломки
от дождя казались уже.
и глазели сонно почки
с мокрых веток, как галчата.
и цветами в теплой почве
было лето вмиг зачато.
* * *
сырые листья, парк заплаканный
и луж кривые зеркала...
броди и всматривайся: как оно
дождем быть выжженным дотла.
а тлен, он здесь, во влажном воздухе,
к скамейке кривенькой приник.
он здесь, в ресницах и под ноздрями,
кряхтит, как вымокший грибник.
из-под листвы, к земле прилаженной
дождя хрустальною клюкой,
глядят испуганные ландыши
и муравей с хромой ногой.
с каштана свечи снова сброшены,
как с детской елочки шары.
не осень, а весна взъерошена:
цветенье, свет – в тартарары!
все так небрежно и запутанно,
как дикий вереск на лугу.
гляди, весне конец как будто бы!
я - не могу...
письмо
двадцать страниц осязаемой грусти,
мягкого пледа волнующий плен.
все-таки горестно, все-таки пусто
бликам на спинах гостиничных стен.
в снах о далекой французской ривьере
есть непонятный, особенный яд.
есть он и в вашей обычной манере
как бы случайно обранивать взгляд
до полуслез, до рассеянной дрожи.
все безразличьем я силилась смыть
и под салфеткой в обед осторожно
скрещивать пальцы и строгою быть.
это письмо никогда не осмелюсь
в вашей перчатке оставить тайком.
знают одни лишь курортные ели,
как я томилась над черновиком
и пролила на страницу чернила
синие, как ваших глаз глубина...
тайну корзинка мою сохранила
на полушарье плетеного дна.
* * *
вдоль улицы, раскинув вольно крылья,
неслась весна щебечущей гурьбой.
трещали воробьи наперебой,
и ликовала галок эскадрилья.
и в хаосе симфоний и сюит,
и в эскападе бликов и улыбок
был только ты подвластен мне и гибок,
и к сердцу чем-то солнечным пришит.
эскиз к маю
как пронзительно пахнет сирень
после первого майского ливня!
и нанизан на радугу день,
и роса в золотых переливах...
я сегодня так счастлива от
самого ощущения лета.
я, как бабочка в тысячи звезд,
в послеливневый трепет одета.
миниэлегия
перезвон последний летний
колокольчики качают,
как дитя, в лиловых шляпках.
и шмелю щекочет ветер
расфуфыренное брюшко,
и летит сказать осинам,
что уж осень недалече...
ах, зачем, зачем, мой ветер,
ты принес мне вести эти?
неужели ты не знаешь,
что сентябрь, твой гость туманный,
мне зальет тоскою душу?..
* * *
мост. холодные перила.
перепачканная ночь.
небо в омут угодило,
хочет следом уволочь.
фонари качают в свете
стайки бабочек ночных.
дую в руки. резок ветер.
рвет печаль с ресниц моих.
и тревожит душу что-то
прошлых лет шальная быль.
вижу тени. топот... кто там?
кто мне чудится, не ты ль?
начало года
отдать концы, запомнить дату,
перешагнуть в грядущий день.
и в нем с пристрастьем нумизмата
искать монетки лунной тень...
искать монетку для орлянки,
чтоб ногтем наудачу – дзинь!
а после будут снег и санки,
и неба стынущая синь.
но говорить не смейте, боги,
о том, что встречу на пути.
я тайны все моей дороги
хочу, беспечная, пройти.
мотыльковое
мы и сами так давно хотели -
изменить ремарки наших пьес:
был бы полдень ветрено-апрелев
в облаках породы корниш-рекс,
был бы луг жужжаще-медуничный
мелкой насекомостью прошит,
где о чем-то черный жук талдычит,
изучая листьев манускрипт...
я бы поклялась забыть о многом,
как не помнит дерево уже
прошлых весен шелковую тогу,
пребывая полунеглиже.
я бы приняла любую новость
о тебе - недрогнувшей душой,
только б воздух сеял мотыльковость
над моею светлой головой.
и внимая вольности веселой,
диалоги напрочь позабыв,
я наверняка сыграла б соло
в пьеске переписанной судьбы.
алиса в часах
я знаю, мастер часовщик, секунд скупую суть –
их бега не предотвратить, за пояс не заткнуть.
пусть клюв пинцета оживет и выдолбит дыру –
глухой колодец в круге дня, где я начну игру.
начну с перчатки, слов и слез... о, кто тот белый маг,
который лапой шерстяной изящно сделал мат?
а я загнала двух коней, две башни отдала
за лилипутскую любовь, за выкрик «у–ла-ла!»
но, часовщик, как я глупа, как смела не понять,
что тот , кто в белом, обречён на право побеждать.
фотографическая ложь карминовых зрачков,
большая разница в мирах, в цветах разлад каков!
и возраст – вечно чайных шесть недвижимых часов,
уж тут бессилен хоть отряд, хоть полк часовщиков.
ищу по картам путь любви, вперед по ним иду.
и упадают карты ниц в пасьянсовом бреду,
и вечно врут, и вечно льстят. но кроличьих ушей
мне не видать, мне не догнать с нескладностью своей.
о, мастер, где же твой совет? раз нет путей иных –
проворным клювом из часов нас выдерни двоих!..
аллегория двора
что плач? щека в следах излучин?
она обветрится. но двор,
хлыстом трехветровым измучен,
под утро выпросит повтор.
с грозой и громом побратавшись,
хлебая сумрачный кисель,
двор мокнет, выправку поправши,
и ненавидит слово «мель».
как туч разрывны дирижабли,
страшна мутация двора:
калиток лязгающих жабры,
угля угластая икра...
в садке каштанов и акаций
двор неизучен и глубок.
он – особь новых популяций,
водой прибитая в садок.
в окно (как в точку микроскопа)
слежу, как стынь небес щедра.
и тянет нынче же прошлёпать
всю неизведанность двора.
петербургу
я приеду к тебе накануне зимы, в понедельник...
будет небо подернуто рваным холодным туманом,
и белесую пыль от щедрот и предчувствия санок
будет сыпать на улочки самый таинственный мельник.
пусть ноябрь (не июнь) оттеняет твое благородство,
предъявляя тебя не в цветном, а в отточенно-сером,
где булыжник любой – очевидец блистательной эры,
и протока любая – живой старожил судоходства.
здесь любимых поэтов моих замирало дыханье
от густой немоты леденящего летнего сада,
и фонтанка звенела и кутала каменным чадом,
отражаясь кручиной в глазах припорошенных зданий.
ты меня не запутаешь нитками узеньких улиц,
а запомнишь скользящим фрагментом кривого узора
человечьих следов, прошивающих строчками город.
выйдет черная ночь на фонарных трезубцах-ходулях,
освещая зевки неподвижных мостов над невою
и арфический профиль чугунной садовой решетки.
будет контур исакия синий и купольно-четкий.
и привидится мне - это ты покачал головою...
* * *
мой ангел умолк и отозван
в пенаты, в высокую синь
смычком отшелушивать звезды
и сыпать в ладони – иным,
за то, что я, страхом влекома,
любовь, не спросясь, возвела
в унылый размер палиндрома,
где стала ничтожно мала
ее круговая дорожка.
подарок затаскан до дыр
пустой бесконечной вертежкой
и треньканьем списанных лир.
теперь в темноте и бессилье,
блокируя мысль о «люблю»,
привыкшая к шороху крыльев,
взамен привыкаю к нулю.
такая же сомкнутость линий,
такой же пугающий круг...
так вечер отчаянно-синий
густой духотою упруг.
ты знаешь, дружок, как всевидящ
нуля пустотелый зрачок,
сводящий стихи в панихиды,
а стрелки в последний щелчок
того, что отныне – утрата?
мы поняли суть полюсов,
разрозненных точек возврата,
где каждый был тверд и суров.
и может, без ангельских скрипок,
о чем-то неясном скорбя,
живой какофонией всхлипов
себе я вернула – себя...
анаис нин
в серый твидовый ливень укутан париж,
из карманов просыпан стеклярус.
только ржавые листья касаются крыш
лоскутками осенних пожаров.
и под ручку с бормочущим этим дождем,
каблучками стуча непременно,
удивительной женщины легкий фантом
все торопится к берегу сены.
будто серая тень, акварельный эскиз
в карандашной осенней штриховке -
растворяется тонкая стать анаис
у перил незапамятной ковки...
вздыблен мост над водою, а там, под мостом,
колыбелью качается баржа -
плюшем тины речной отороченный дом,
где на ужин – креветки и спаржа.
темной теплой каюты разбужен альков,
и рука забывается в схватке
с секретером, где дышащих черновиков
сыроватые пухлые складки.
отражается свечка в бутылке вина -
точно эльф задыхается в колбе.
анаис, чьи черты с леденящего дна
пригласила сегодня за стол ты?
плач утопленниц белых, ундины напев
или песни веселых матросов –
что ты вспомнишь чернильно, едва захмелев,
и доверишь бумаге белёсой?
но недвижим останется тонкий абрис
одиночки, чужим не внимая.
лишь заплещет волна: «анаис, анаис», -
тихо камни парижа лаская...
в ботаническом саду
у осени всего одна отрада -
когда деньки прозрачно-коротки,
в аллеях ботанического сада
кружить цветов увядших лепестки.
одна всего у осени причуда –
качать на ряби сонного пруда,
как на ладони хрупкого сосуда,
кленовых листьев ржавые суда.
всего одна у осени забава –
ласкательная бабья благодать –
ерошить челку мне да тихим травам,
и слезы умиленья проливать.
рыжик
рыжий лист сорвался с ветки,
вздернув храбро черенок,
скинул желуди-пинетки
и сказал: «пока, дубок!»
и по тихому бульвару
мимо луж и каблучков
с ветром ласковым на пару
сделал круг и был таков.
а потом, спустя недели,
помня цвет того листа,
мы бездомного пригрели
красно-рыжего кота.
бок опалиной отмечен,
хвост торчком, усы седы.
вот так-так, какая встреча!
котик-листик, это ты?
ангина
в иной момент - ни в жизнь, а ныне
ни к ворожбе, ни к рождеству,
ни к прорицателям - к ангине
об исцеленье воззову.
вот так же молит о пощаде
и о вранье - влюбленный трус,
боясь беспамятства и ссадин
души, темнеющей к утру.
в немой квартирной квадратуре
я буду сира и чиста,
и отдана температуре,
как мысли - девственность листа.
лицо бессильно запрокину,
когда придет в продрогший дом -
писать мне набело судьбину -
ангина с ангельским лицом.
пытать огнем, хлестать ознобом -
вот утонченность процедур
и для бесчинствующих снобов,
и для самодовольных дур.
ангина, сиплая знахарка,
подруга диких декабрей,
с тобой надежно мне и жарко,
с тобой ни легче, ни больней.
но как сильно то постоянство,
и, боже, что за благодать -
сквозь бред и ревности упрямство
в ангине - дважды выживать!..
|
