Рисунок молчания бессонное день свернулся в округлое «заполночь», прогундосил троллейбусом стареньким, и дождя серебристые запонки ну кустам и деревьям раздаривать. а потом торопливыми пальцами дождь наигрывал на подоконнике – раз, два, три. и негромкими вальсами проливался мне в душу бессонную. я была как всегда по-весеннему ядовитой любовью напичкана. и меняла душа настроения, как картинки калейдоскопичные, веря в метод простой ингаляции, все дышала апрельскою сыростью. зачищала обиды до глянца я и невстреч наших штопала дырочки. а сквозь мглу и растрепанность ноченьки, улыбаясь под лунною маскою, мне махало крылом одиночество, будто друг самый главный и ласковый. нетождественность собирала чудесный гербарий редких встреч и невиданной нежности. уверял, что в любви он бездарен, отрекался от счастья рассерженно. обожала ладоней шершавость, настроений и планов взъерошенность. говорил, как наивна я, право, буду коли не бита, так брошена. целовала пунктиром влюбленно жгуче-черных бровей полумесяцы. врал про сердце из льда и бетона, а стихи называл околесицей. ворожила, ждала, отпускала... что мятежную душу удерживать? возвращался с улыбкой лукавой – он любил нашу с ним нетождественность. * * * безумно, безумно, безумно любимый... как время несется, вкрапляя усталость в пустое «сегодня», в проклятое «мимо», и жизни дано непростительно мало. как тянется время в мучительном круге недообожаний, недопоцелуев. а сны невозможны и нервы упруги, и сто обещаний транжирится всуе. и глупая эта любовь к многоточьям вприкуску со страхом неверности мнимой наверно убьет нас. сегодня же. ночью. безумно, безумно, безумно любимый... * * * втянулась в тебя, как в плохую привычку. и нервы ни к черту, и чаще и чаще в пещерке ладоней целуется спичка с моей сигаретой, тоскою дымящей. бессонница душит гортанным волненьем. (бессонница – что-то от сонного беса?) советовал кто-то лечиться женьшенем, мол, он помогает от всяческих стрессов, от слабости мышц, от мигрени, от сглаза... кричат – панацея! отвечу – возможно. но мучит иного формата зараза – женьшень от тебя, дорогой, не поможет. и буду смотреть в зазеркалье понуро, корить отраженье: «девчонка! растяпа!» но мудрое время прозрачной микстурой мне в душу секунды вдруг примется капать, припудривать грусть под глазами порошей, прикладывать к сердцу метель ледяную. и может быть, вскоре я стану похожа лучистостью глаз на себя на былую. и стану раскосо глядеться в витрины, любить вечера и надрыв электрички. а все, что тревожило, станет отныне отвычкой. выпал декабрь выпал декабрь – вопреки скукоте календарной – чистой страницею. шанс. испытание. жребий. ты принимаешь его откровенность, как дар, но слишком таинственен белым по белому ребус. а поутру (после звездной присыпки) проступят птичьих следов иероглифы и пентаграммы. станешь гадать, по-старушечьи брови насупив, остерегаясь проталин, как пиковой дамы. что еще сбудется? сбудутся пестрые елки. до рождества не ищи никаких предсказаний. кружится снег лоскутками тончайшего шелка – просто зима не сумела отсрочить молчанье... прогулочное суицидальное холодный вечера нефрит не подходящ для променада. но знаешь, что меня смешит? – у снега вкус пина-колады. и прозябая на ветру, мне где-то сладостней и проще знать, что, наверное, умру не от рыданий еженощных, что одиночество меня не отрезвит, ввергая в вакуум. и боль в сугробе хороня, кажусь сама себе собакой. забросив утонченность прочь и все былые шуры-муры, глотаю пасмурную ночь, как сладкую антимикстуру. сколь инфантильны те слова, что мы шептали всуе оба. да просветлеет голова в объятьях рыхлого сугроба! по ту сторону стекла буран, с осколками небес завязанный в огромный узел, то в щели окон змеем лез, то оземь терся белым пузом. то поднимался выше крыш не в силах гнев сдержать, холерик. то затихал он, как малыш в преддверье будущих истерик. к дрожащим стеклам слепо льнул пьерошной бледностью в сто мушек. и пудра сыпалась со скул, как пух из вспоротых подушек. а по ту сторону стекла, умелым пальцам уступая, в канву ныряла и текла уюта нитка золотая. * * * наш опыт мелодраматичен: обиды, откровенья, секс... избавь меня от сцен и спичей, в семь уходить - почти рефлекс. незаживающею ранкой внутри меня зудит любовь. со страстью пылкой итальянки смеюсь и вскидываю бровь. молчать люблю - красноречиво (я в недомолвках крупный спец) и слушать дробь речитатива двух неповенчаных сердец. а ты? тебе всегда семнадцать. ты эрудит, нарцисс и шут. твои субботы - это (вкратце) чуть-чуть меня и неуют. но целование вслепую твоих запястий и фаланг приводит к неге и волнует желаньем, возведенным в ранг необходимости. поддаться - лишиться воли и ума. должно быть, так угрюмец датский был дорог нимфе, что сама себя избавила от муки... мне страшно сравнивать. и ты не должен знать, как эти руки толкают к краю пустоты... перебираю дни, как четки. а сердце не перестает тахикардийно бить чечетку, о страшном зная наперед. наш опыт мелодраматичен, затянут, горек и глубок. меж нами - тысячи отличий, но схожесть - каждый одинок.